Forums-viewtopic-Евгений Вюртембергский «Поле боя»

"Осень 1796 года не подарили меня ни одним радостным солнечными лучем. Мне стыдно вспоминать о тогдашнем моем ребячески-возбужденном состоянии и о причине этого возбуждения, над которою в настоящее время я смеюсь от души. Это был приезд Русскаго фельдъегеря. Как ни далек был я от предчувствия связи этого события с моими собственными судьбами, но оно живо потрясло меня. Охотно сознаюсь, что в своих ребяческих мечтах я предназначал себя совсем не туда и отнюдь не для Русской службы, к которой по истине я относился в то время совершенно безучастно...
На ступенях лестницы Карлсруйскаго замка встретило меня юношество хвалебными песнями; девушки, одетыя в белое, усыпали путь мой цветами, а одна из наших сценических принцесс произнесла мне торжественную речь. Но когда я узнал о причине всего этого торжества, то разразился потоком слез, за что чуть не высекли новаго полковника. Меня обозвали неблагодарным; но я настаивал, что мне хочется быть Прусским гусарским корнетом, а вовсе не Русским полковником и что я чувствую себя слишком незрелым для такого высокаго чина...
Я был далек от высоких помыслов и вовсе не думал ставить себе в образец императоров. Новыя слезы и новые выговоры положили конец празднику. Я продолжал хныкать и кричать: «Этот осел дурачит меня своим Петром». По истине, никогда труд г. Гагеманна не был хуже вознагражден. За одно с г-ом Б., причинявшим мне в это время всякаго рода неприятности, и другие стали подчинять меня более строгой дисциплине. Мои роскошныя, низко спускавшияся кудри обращены были в туго заплетенную косу. Никогда почти я нечувствовал себя столь несчастливым, как в это время, и признаюсь, к стыду своему, что серьезно носился с мыслию лишить себя жизни посредством ножниц.
Последовавшее в 1798 году производство меня в генерал-маиоры и шефы драгунскаго полка окончательно возложило на главу мою венец мученика. Подобная причуда императора Павла по отношению к десятилетнему ребенку покажется невероятною...
Действительно, такая неожиданная милость императора Всероссийскаго положила предел всем дальнейшим соображениям обреченной им жертвы: ибо таковою считал я себя. Теперь уже мало было одной косы; к ней присоединили круто-завитые локоны, зеленый кафтан, узкий желтый жилет и такие же панталоны, жесткие caпоги с золотыми шпорами. Мое прежнее веселое прыганье по полям и лесам заменилось пристойным и мерным прохождением замковой площади, на пути из моих комнат к обеду—главной цели возможнаго для меня, при обременительности этих оков, моциона; да и тут нередко мой неизменный спутник—палаш, попадая мне между ног, повергал меня на землю и таким образом наносил мне спозаранку более ран, чем впоследствии нанесено их моими руками врагам Российской империи.
От этого произошло тоже самое, что бывает с растениями, рост которых задержан. Я страшно расплывался в ширину. Сознание, что я во всех отношениях обращаюсь в каррикатуру, преследовало меня на каждом шагу. Если б я в этом обстоятельстве мог еще сомневаться, то меня убедили бы инспекторские смотры, на которые отец возил меня с собою, как какого-нибудь редкаго зверя. Эскадронные командиры, чтоб прислужиться своему начальнику, отряжали к маленькому генералу своих ординарцев; сии посдедние, представляясь ему, как ни старались сохранить вид служебной подчиненности, никак не могли удержаться от смеха. Мало того, однажды на кантонир-квартирах, недалеко от Бреславля, крестьянские мальчики забросали меня грязью, приговаривая: «Подожди ты, олух, мы тебя, Русскаго генерала, угостим Прусскою грязью!» Как ни был я благодушен, но пришел конец моему терпению: в первый раз обнажил я палаш и хватил им одного из невежд по уху. Этот подвиг был, однакож, очень плохо оценен моим гувернером, и меня подвергли взысканию, которое, при кажущейся строгости, в сущности утешило меня как Майское солнце: меня лишили на несколько дней косы и всего воинскаго наряда.
Как скоро Дибич появился в Карльсруэ, не было ни о чем более речи, как о предстоящем моем отъезде в С.-Петербург, и снаряжение этой эмиграции поглотило собою всю деятельность моих домашних. Хлопоты о приготовлении меня к конфирмации сбили с ног нашего стараго школьнаго инспектора Регели (Rhegely) и, чтобы не отстать от него в усердии, я решился вызубрить исповедание веры, т. е. целых 50 страниц. Некто бежавший из Французскаго плена, Русский канцелярист был назначен мне учителем Русскаго языка, а пользование насущным хлебом было обусловлено для меня тем, чтобы в течении каждаго часа я заучивал по 10-ти Русских слов и по два предложения. Учитель военных наук должен был обучать меня тактике и фортификации и перед отходом ко сну экзаменовать в военной терминологии по бирке, и если количество моих ответов не соответствовало числу черточек на бирке, то недостающее отсчитывалось мне ударами по пальцам. Короче, было приложено всевозможное старание, чтобы сделать из меня попугая, котораго можно было-бы рекомендовать его новому хозяину совсем готовым и не требующим дальнейшей дрессировки. Но изо всех моих мучителей самая трудная должность досталась на долю парикмахера. Его тяжелая поденная работа имела почти неразрешимою задачею приведение моих кудрей в совершенное подобие парику генерала Дибича. Я был низведен на степень барана, который, после многоверстнаго мучительнаго переезда в телеге мясника, поступает наконец на бойню. Ну, думал я, хуже этого уж не будет!
За неудавшийся проэкт относительно ножниц я, согласно старинному Прусскому закону, по которому всякий неудачный самоубийца считался за дезертира, посягнувшаго на похищение у короля его собственности, т. е. своей души, был подвергнутъ такому строгому наказанию, что, сделавшись весьма чувствительным к страданиям временной жизни, никогда более не смел и помышлять о побеге в вечность."

"Главный натиск вел корпус Даву на Молоховские ворота, защищаемые дивизией Коновницына. Четырежды пришлось заменять наши четыре орудия, стоявшие у ворот. Сам Коновницын, раненный в руку, не перевязав раны, не выходил из боя. Барклай-де-Толли, следивший с противоположного берега за ходом ожесточенного боя, послал на подкрепление сражавшимся 2-ю дивизию принца Евгения Вюртембергского. Два полка были направлены к Раченке, а с четырьмя остальными принц пошел к Молоховским воротам. Здесь была крайняя нужда в поддержке; передовые части, бывшие впереди стены, в большом расстройстве отступали в город; протискиваясь сквозь толпы отступавших и массы раненых, под ядрами французов принц устремился вперед. Дохтуров, чтобы облегчить отступление, приказал принцу произвести вылазку и прогнать неприятеля, засевшего в ближайших к стене домах. Принц повел тотчас же 4-й егерский полк. Встреченный жестоким огнем, полк было заколебался, но увлеченный примером своего доблестного начальника, бросившегося вперед, полк ворвался в прикрытый путь и сильным батальным огнем остановил покушения неприятеля на ворота."

Как обычно, никаких ссылок и источников? Wink

"Начальник 4-й дивизии принц Евгений Виртембергский вопреки распоряжению не только не старался скрыть пребывания своего, но так близко к дороге, по которой беспечно проходил неприятель, подвинул посты свои, что он должен был взять предосторожности, выслать стрелков и составленные с поспешностию массы в особенном устройстве. Безрассудное действие принца Евгения, любимого войсками, неустрашимого, но мало способного к соображениям, хотя несколько сложным, поставило в необходимость графа Остермана подкрепить его IV-м корпусом и всем прочим войскам приказал быть в готовности."
"Прежде прошедшая в Красный неприятельская колонна возвратилась на звуки выстрелов в тыл слабой части 4-й пехотной дивизии храброго принца Евгения Виртембергского, угрожая отличному Белозерскому полку."

А это из Ермолова.

"Хотя не подлежит никакому сомнению, что победой при Кульме Европа в
особенности обязана Ермолову, но многочисленные и сильные враги его силились
и силятся доказать противное. По мнению некоторых, главным героем дня был граф Остерман, по мнению других - принц Евгений Виртембергский, по мнению Барклая, весьма неблаговолившего к Ермолову (то же сказано было где-то о Кутузове), квартирмейстерский офицер Диест (о последнем-то не стоило бы и говорить - кто у нас знает его? - и поднимать старые дрязги из того, что главнокомандующий хотел дать ему орден св. Георгия 4-й степени). Ценя высоко, продолжает Давыдов, заслуги графа Остермана (этого не видать из прежних его отзывов) и принца Виртембергского во всю эпоху наполеоновских войн и в Кульмском сражении в особенности, я (доказательств, однако ж, не приведено, кроме того, что Остерман хотел идти на... (?), а Ермолов ему отсоветовал) положительно признаю (довольно самонадеянно!) Ермолова главным виновником победы, стяжавшей русской гвардии столь справедливую признательность и удивление Европы".

		Архивы сайта \| Наши форумы \| Поиск \| "Последнее на форуме"

"Поле боя" \| Каталог файлов \| Каталог ссылок \| Управление профилем